Остановись на лестнице венецианской,

Где на ступеньках шелестит морская пена.

(Венецию тебе рекомендую —

Шекспир и Томас Манн одновременно)

Постой перед картиной Тинторетто,

И дальше взор переведи по направлению к Свану.

 

И тут страницу, что была пустою,

Заполнят буквы смелою чертою.

И строки Пруста на тебя навеют

Нежданную мелодию Вентейля,

Запах парижских устриц, кофе Флориана.

А коль покажется, что доброты здесь мало,

Высокой римской аркой укрепи начало,

Чтоб Норвидовский слог напоминало.

Так породнишься ты и с прошлым, и с судьбою,

Как эхо с голосом.

Но эхо отзвучало. Что ж осталось?

 

После меня останутся ботинки.

Их сделал на заказ отличный мастер,

На Джермен Стрит 21.

Часы швейцарские меня переживут,

Всё будут повторять — мы тут, мы тут.

Всему свой срок. Они прочнее,

Чем гаснущего сердца фитилек.

Останется от этих лет халат из Тель-Авива,

Японские рубашки, гарнитуры.

Мой кашемировый любимый плед —

С тобой прощусь учтиво,

И передам все это в дар

Варшавским ловеласам,

Что в поисках различных прибамбасов,

Заглядывают часто на базар

Братьев Ружицких.

Когда закончится моя дорога,

И мрак меня окутает глухой,

Пусть вещи поживут еще немного

И по Варшаве погуляют год-другой.

 

 

Как запоздалый гость в отеле
Когда сезон уже закончен,
Один за столиком в столовой
Сижу, рисую арабески и вывожу инициалы,
Друзей далеких вспоминаю,
Которых так осталось мало.

 

Один иду на пляж пустынный,
Как будто на краю земли.
Море и небо так же сини.
Кругом деревья зеленеют,
Цветы еще не отцвели.

 

Едва я в номер дверь открою,
Меня встречает гул прибоя.
Здесь множество воспоминаний,
А за окном — знакомых зданий —
Начало века и сецессии расцвет.
И в духе тех далеких лет
Мурлычу песенки смешные,
Знакомые должно быть, с детства,
Но их веселые слова
Прервала буря — навсегда.
И я как будто мот несчастный,
Что прокутил свое наследство,
Ну хоть убей, не понимаю,
Куда же делись те года,
Которых мне так жаль ужасно.
Не верю зеркалам в гостиной,
Ровесников не верю лицам.

 

Один иду на пляж пустынный,
Как будто на краю земли.
Море и небо так же сини.
Кругом деревья зеленеют,
Цветы еще не отцвели.

 

 

Ложь — пятая стихия.

Так называл ее Леонардо.

Капля краски печатной

Со страницы журнала

На крыши домов, на асфальт упала

Вроде бы все как было.

Но скривился от злости какой-то чин.

И в кафе за столиком я один.

Вижу лестницу без перил,

Она никуда не ведет.

Тронул струну, а она не поет.

 

 

Не для нас Вальдорф-Астории.
Наше отечество проще.
Привокзальная площадь,
Царских казарм византийский размах,
Будочник старый с флажком в руках,
А дальше улочки глухие,
Усадьбы, там осевшие дома,
Словно мечтавшие укрыться от истории.
Она их спишет и отправит на покой,
Все подытожив красною чертой.
В саду сирень и каштаны стеной,
Ковшик жестяный с холодной водой.
Хлынет под вечер струя голубая,
Анютины глазки от жажды спасая.
Месяц, лягушки. В удобном кресле,
Что стало старым, как наш ровесник,
Вечером ты отдохнул бы.
Я тебе дал бы детскую книжку
В старой обложке из нашей читальни.
Тот, кому ночью в отеле не спится,
Кто задыхается в душной спальне,
Тот в книге, словно розы лепесток,
Отыщет молодость и отдохнет душой.
Слишком был тягостен и жесток
Пейзаж холодный, образ чужой.
У нас я знаю двор и даже не один,
Где в сумерках вдруг глянет из руин
Запечатленное когда-то мною время.
Так с фотографии поблекшей
Глядит худое бледное лицо ученика.
Тебя любимые деревья в парке ждали.
А в скверике на Краковском предместьи,
Где Богоматери в короне золотой
Среди листвы темнеет изваянье,
Веселый добрый свет знакомца-фонаря.
 
Когда чужое все кругом,
И облака освещены
Каким-то заревом зловещим,
Тебе, как путнику, ускорившему шаг,
Чтобы попасть домой, пока не грянул гром,
Укрыться надо было средь знакомых, близких
Деревьев, улиц, сумерка, домов.
Юность мучительна как лихорадка,
Старость на землю вернет нас украдкой,
Где вечный покой обретем.
О как ты мог, тоскою изнуренный,
В нью-йоркских улиц броситься каньоны,
Ты, такой старосветский, и с сорокового этажа!
Почти летел под небесами!
О как ты мог, с такою силой
Ударить головою по асфальту —
Как в гневе кулаком!